Tomorrow... tomorrow... tomorrow...
As your skin starts to scratch and wave yesterdays action goodbye...
Forget past indiscretions and stolen possessions...
You're high. In the cold light of day...

Она ведь не могла быть просто случайной жертвой глупых обстоятельств. Да с каких это пор он должен об этом думать, о каких-то чертовых обстоятельствах смерти? С чего он должен делать выводы, суждения о чем-то? Они сделали звонок в полицию. Они не должны больше ничего. Никому. Только почему-то мысль эта в голове не казалось достаточно убедительной. Он попытался озвучить ее негромким шепотом себе под нос. Не помогло. Интересно, почему, Оушен Куинн? Может потому, что ты должен был проявить побольше смелости, чертов ублюдок? Испугался полиции. Испугался того, что после проблем с наркотиков тебе никто не поверит? Давай, ври больше, у тебя это отлично получается в прямом эфире. У тебя это отлично получается, глядя в глаза людям.

Он пытался притвориться удивленным в огне этих фальшиво радостных огней ярмарки. Он сосредоточенно предпринимал попытку за попыткой, надеясь показать, что секунду назад он был абсолютно счастлив, а теперь его искренне интересует происшествие, заставившее всех остановить так нравившееся ему веселье. Он попытался даже состроить недовольное лицо. Ухватил Шеймуса за руку и спросил на показ:
— А что случилось?
Но у Шеймуса хватило ума увести его подальше от толпы, среди которой им лучше было бы оставаться незамеченными и не пытаться доказывать, что они закончили Академию Театра в Лондоне. Тем более, что это не было даже близко к правде.
— Идем...

Весь мир переворачивается с ног на голову, когда ты понимаешь, что в экстренной ситуации от тебя нет никакого прока, от тебя нет никакой чертовой пользы. Элементарного человеческого милосердия в тебе тоже нет. Есть только пятьдесят грамм неразбавленного виски, больше в горло не лезет. Да и пить абсолютно не хочется. Раздражает малейший шум. Люди вокруг. Раздражает все. Раздражает настолько, насколько только может. Куинн напряженно кусает нижнюю губу. Чтобы почувствовать хоть что-нибудь. Место укуса неприятно саднит, но это кажется такой мелочью. Такой мелочью...

— Я не выйду завтра в эфир...
— Заткнись.
— Я не выйду. Завтра. В гребанный. Эфир.
— Заткнись.
— Я...
— Лучше заткнись.

И опять это отвратительное чувство из детства, похожее на какой-то страх, вызванный страшными рассказами старой Дарлы Куинн. Нужно было прогнать абсолютно все алкоголем, прогнать вообще все чувства от души и вернуть ощущения телу. Завтра, разумеется, он будет говорить в эфире. Его голос будет весел, спокоен и самодоволен. Но сейчас об этом лучше не думать. Сейчас лучше вообще отключить эту функцию мозга, которая навязчиво пытается подсунуть свои варианты развития вереницы неправильных, абсолютно неправильных событий.
Если за это дело возьмутся детективы, то стоит быть осторожными настолько, насколько они не были еще никогда. Им нельзя. Им просто нельзя иметь проблемы с законом.
Быстрый взгляд на Шеймуса. Нет. Не так страшно иметь дело с полицией. Больше было страшно за него после всей этой истории. Почему Куинн решил, что он виноват в том деле, куда они ввязались? Почему он боится обвинений со стороны Шеймкса? Только МакЛаген не из тех людей, которые ищут виноватых. Он всегда рядом, ему плевать, какие обстоятельства, ему все равно, кто первым начал. Но только его качество "настоящего друга" сейчас не могло сотворить никакого чуда, которое бы помогло им. Нет. Такого чуда нет. Не существует. И никогда не будет.

Ему не понравилось, что Шеймус улыбнулся, стоило им только появиться в дверях паба. Ему показалось это преступлением в ту секунду. Коматозное состояние сменилось очередной волной отвращения ко всему окружающему. Почему-то в ту секунду в пабе он наивно решил, что сто грамм виски решат все проблемы, все разногласия с совестью, доведут все до точки понимания, подскажут, что делать дальше. Как дожить до утра, например. Выйти завтра в эфир. Все это, по его мнению, мог подсказать алкоголь. Но больше пятидесяти грамм в горло не полезло. Поздравления, Куинн, последняя микстура оказалась ядом. Ты никогда не выйдешь из этого замкнутого круга.

И неизвестно, кому сейчас будет хуже: безутешным родителям, которым сообщат, что, возможно, их единственную дочь нашли мертвой в реке, или же им, двоим радиоведущим, сидящим в глубоком напряженном молчании. Ее старики наверняка будут рыдать от горя. Они же с Шеймусом могут только мрачно проглатывать ком в горле, прятать друг от друга глаза и разрываться изнутри от этих жестоких эмоций. С одной стороны, ты должен быть человеком, как говорят они, ты должен чувствовать жалость, как говорят они, ты должен быть сердобольным малым, чтобы быть человеком, как говорят они. С другой же — уже тошно от этого милосердия. Хочется быть просто подонком, который не заботится ни о чем, ни о ком, ни за что и никогда.

— Заткни рот и прекрати истерить, в первую очередь, — отрезает Куинн на пьяный высокий голос рядом с собой. — Завтра мы выйдем в эфир, слышишь? Завтра ничего не будет.

Будет. И что он говорил? Он недостаточно пьян, чтобы себя в убеждать в такой неправдоподобной иллюзии. Он не имеет на это права. Потому что завтра ничего не исчезнет. Завтра может быть хуже. Им могут принести в эфир новость о том, что праздник был испорчен ужасным событием — смертью молодой девушки. С голубыми волосами, бледной кожей. В этом нелепом, легком для такого холодного вечера платье... Он тряхнул головой, злясь на собственные чувства. Ничего не будет. Завтра ничего не будет, Куинн. "Завтра" тоже не будет.

Пьяный МакЛаген специально раскрывает окна, нарочно начинает курить, раздражает одним только смехом и этой ухмылкой. Сказать ему, что он слишком пьян, чтобы проводить завтра эфир — пойти на уступку. Облить на утро холодной водой и заставить выйти в эфир — гарантированное увольнение. Если уволят Шеймуса, то и Куинн лучше согласится на увольнение, так как говорить с каким-то другим спикером он просто не сможет. Это будет наигранно и неестественно. Более того — бессмысленно. Им с Шеймусом сейчас лучше держаться вместе. Но это "вместе" было настолько невыносимым, настолько неправдоподобным в этот вечер, что действительно не хватало свежего воздуха в этих прогнивших шестнадцати квадратах. Прогнивших не из-за качества постройки и недобросовестности строителей. Нет. Из-за этих взглядов в сторону друг друга, которые отравляли и без того тяжелую для дыхания атмосферу.

— Естественно.

В нависшей вновь тишине послышался скрип кровати, вмешавшийся в мерный ритмичный стук часов на стене. Странный подарок от бывших владельцев, которые по доброте душевной или же по человеческой рассеянности оставили эти часы своим "сменщикам". Куинн бросил быстрый взгляд на циферблат, но даже не смог определить время. Голова снова начинала кружиться, стоило только подняться на ноги. Казалось, что он снова пытается встать с пожухлой травы на берегу реки, под футболку снова подкрадывается холодный воздух, а пальцы начинаются нервно сжиматься в кулак. Ощущение deja vu. От таких резких перепадов настроений и мыслей, пожалуй, недолго и с ума сойти.

— У тебя язык не ворочается, МакЛаген, какой тебе эфир завтра.

Холодно и недружелюбно. Несколько шагов по скрипучему полу по направлению к стоящему у окна МакЛагену. Перехватить его за ремень брюк и дернуть на себя, заставив отойти от окна. Он пьян. Он дико пьян. И ему совершенно не следует стоять в таком состоянии в опасном месте. Не хватало только второго тела за вечер внизу на асфальте. Оушен на секунду поймал себя на мысли, что он весьма цинично относится сегодня ко многим вещам, которые раньше ценил сильнее, чем даже собственную жизнь. Казалось, теперь это все стало миражом, все прошлое в момент исчезло, оставив место только трезвомыслящему настоящему. Он закусил губу, не зная, кого обвинять во всех этих переменах: высшую силу, собственную растерянность или же МакЛагена, который позволил себе нажраться почти в хлам.

«Доигрались, черт подери. Теперь все это не расхлебаем до конца своих дней. Да гори оно все...»

This one world vision turns us into compromise
What good's religion when it's each other we despise?
Damn the government. Damn their killing.
Damn their lies.

Давай, еще больше ненужных звуков! Прямо как под заказ в субботней рубрике "а сегодня время приветов". Привет из ада тебе, Шеймус МакЛаген.
Куинн с трудом переводит дыхание, ставшее неестественно частым, заставляющим мысли разъяренно биться о ноющую черепную коробку. Оушен же был уже на грани, почти был готов сиюсекундно ударить Шеймуса по лицу. Пара светлых глаз в приглушенном свете комнаты смотрит с кровати в каком-то щенячьем недовольстве. Оушен бы тоже смотрел еще долго после требовательного вопроса Шеймуса, играя в гляделки, пока один из них наконец-то не сказал бы, что сдается, не признался бы, что остыл, только холод по спине заставил снова обернуться к окну. Но оно было закрыто. Наглухо.
Куинн окинул комнату быстрым взглядом, отводя глаза от друга. Ничего такого, что могло бы вызвать подозрения. Только бледный желтый свет лампы раздражает глаза неярким миганием. Несколько шагов вперед. Странное ощущение за спиной. Оушен мог бы поклясться, что ощутил движение воздуха за собой, будто кто-то рассек пространство резким движением руки, но единственный человек в комнате, Шеймус, оставался сидеть в кровати, все так же недовольно сверля Куинна ожидающим взглядом. Куинн сильно ущипнул себя за руку и погасил настольную лампу, вернувшись обратно к кровати. Но не к своей. К кровати МакЛагена.

— Ничего.

Какой-то типично женский ответ на вопрос "что?". Действительно. Будто бы ничего и не случилось. Абсолютно ничего. И сколько можно было уже думать об этом инциденте? Это могло случиться с каждым. Последняя мысль немного успокоила радиоведущего, и он забрался на кровать Шеймуса, подхватив бутылку, стоящую неподалеку на полу. Сесть поудобнее на противоположный край постели. Быстро глянуть на МакЛагена. Хотелось спросить про самочувствие, но Куинн одернул себя, прикусив кончик языка и решив, что лучше он разбавит свое беспокойство алкоголем, чем очередной бестолковой беседой. Вот только на дне бутылки уже не было ни капли, так что Куинну пришлось отставить ее обратно на пыльный пол, недовольно фыркнув. В большой семье, говорят, клювом не щелкают. А тут хватает одного МакЛагена в стрессе, чтобы опустошить бутылку крепкого алкоголя. Куинн попытался усмехнуться этой мысли. Невольно вспомнил неуместный смех Шеймуса. Наклонил голову набок, прищурившись в темноте к силуэту коллеги. Нет, вроде бы он еще не нуждался в смирительной рубашке и был в своем уме.

— МакЛаген... Ты точно ничем не ширялся? Видок у тебя еще тот...

Куинн для пущей убедительности покрутил пальцем у виска и присвистнул, но резкий звук упавшей на бок бутылки заставил его оставить сарказм при себе. Стоило ставить ее устойчивее, черт подери. Оушен криво усмехнулся над собственной трусливой суеверностью, посетившей его на долю секунды.

«Как маленький, а. Давай, Куинн, еще ты начни верить во всякую чушь, как начинает это делать Шейм, только этого не хватало для постановки диагноза. Шизофренический психоз, друг. Отлично. Просто отлично.»

«Я тоже не заметил, как я его закрыл...» — мрачно подметил про себя Оушен, напряженно вглядываясь в давящем мраке в темную тень от занавесок. В какой-то момент ему показалось, что ткань пришла в неестественное движение, но он попытался быстрее перевести взгляд на говорящего Шеймуса. Сердце снова пропустило пару тактов, как и Куинн пропустил несколько слов от коллеги. Попытки восстановить логическую цепочку медленно сходили на "нет": «Эфир... Уснуть...Успеть...Успеть что?».

— А, да, — пробубнил Куинн в некоторой растерянности и измученно прикрыл глаза, прогоняя морок. Нужно было срочно сфокусировать свое внимание на чем-нибудь отвлеченном. Только мороз по коже вызывал неизвестную ранее Оушену панику, тяжело контролируемую и неприятно вышибающую все сторонние мысли из головы. Он собрал все сосредоточение и вгляделся в темноте в висящее на стене часы. Циферблат с какой-то насмешливой ленивостью ходил туда-обратно, но, когда Куинн протер глаза, те уже показывали три часа ночи. Время шло нещадно быстро. Или же оно не шло, а кто-то его подгонял и что-то показывал? Оушен снова щипнул себя за руку и неловко проговорил чуть осипшим голосом: — Можем поспать часа четыре, а там встанем и отправимся на студию... Должны успеть.

В этой квартире обычно происходили странные вещи, но они не придавали им никакого значения. Здесь, в конце концов, в каждом доме были какие-то свои детские страхи и выдумки. Здесь везде была мистика, в этом старом городе. Но сейчас это не поддавалось объяснению. Больше всего на свете Оушен страстно желал сейчас только одного - быть дико пьяным, а не трезвым. В случае Шеймуса все можно было списать на выпитый алкоголь. В его же случае приходилось обращаться к больной психике. Сходить с ума он не хотел. Но вопрос с закрытым окном, а теперь еще со стрелками часов, минуту назад вращавшихся по кругу, не оставлял его в покое. Он нервно облизнул сухие губы и без лишних слов поднялся с места, будто желал подловить того, кто над ними шутит, застав его врасплох.
Несколько стремительных шагов к часам на стене, и путь от кровати до противоположной стены комнаты преодолен без происшествий. Но, черт подери, теперь, когда здесь ничего не было, часы спокойно показывали три часа ночи и издевательски тикали, нужно было повернуться и возвратиться к себе в постель. Как детский кошмар, когда ночью боишься идти по черному коридору обратно в комнату. Сейчас же Куинн боялся даже обернуться. Он медленно сделал шаг назад, чувствуя, как старый пол под ногами негромко скрипит. Тихо. Только дыхание Шеймуса в противоположном конце комнаты. Быстро пройти к себе на спальное место и забраться с ногами на кровать в лучших традициях "монстры живут под кроватью, берегите ноги".

— Ну, так что? — его голос панически дрогнул, а память услужливо стала подбрасывать воспоминания о не самых логичных и не самых приятных происшествий из детства в доме старой Дарлы Куинн. — Мы завтра поджимаем хвост или все же работаем и не вызываем подозрений?

Если честно, то Куинн уже сейчас слегка поджимал хвост, выражаясь аллегорическим языком. Ты никогда не поверишь в то, что рядом с тобой существует нечто невидимое, до тех пор, пока сам не испытаешь на своей шкуре этот холод и не увидишь воочию череду странных неловких событий. Стоит признать, что Оушену было не по себе. Страшно. Но все же признавать это перед МакЛагеном и своей логикой (между ними обычно стоял знак равенства)? Ха! Ни за что!