Понедельник - день тяжелый, который никогда не может предвещать что-то хорошее. Уже давно этот день стал символом чего-то плохого и отрицательного. Все вокруг всегда обозленные и недовольные, вечные проблемы от нежелания работать и учиться. Тяжелый день и навсегда им останется. Но, разумеется, тех, кто привык не отказывать себе в свободе и возможности спать целыми днями напролет, понедельник - это такой же день, как и все остальные. Столь же бессмысленный и не вызывающий ровно никаких эмоций.
Вставать в девять часов вечера под раздражительный треск будильника - это нормально. Орать на весь дом, что будильник полнейшая сволочь, которая прервала отличный вдохновляющий сон - это нормально. Запах гари, который доносится до второго этажа и приводит в чувство сильнее любой громыхалки с циферблатом - это ненормально. Если бы не ощущение приближающего пожара и нежелание помереть такой нелепой и странной смертью, я бы и дальше валялся в кровати, рассматривая потолок и пытаясь придумать себе занятие на всю оставшуюся ночь. Обычно я просто лежал и смотрел, смотрел. Иногда делал фотографии и пытался понять, рядом ли моя мать. Она до сих пор бродит где-то по дому и следит за тем, что здесь происходит. Это немного пугающе и порой сильно напрягает. Я уже давно не был один в полной мере. Не сказать, что этого сильно хочется, но порой просто нужно побыть один-на-один со своими мыслями, а вокруг, несомненно, бродят какие-нибудь очередные жертвы маньяка из девятисотых годов. Хорошо, что я не вижу их и не слышу, как это было с моей матерью. Не представляю, что бы со мной было, если бы в голове поселилось еще с десяток голосов. Наверное, я сошел бы с ума. Начал бы совершать убийства в состоянии аффекта, стал бы невероятно интересным случаем расщепления личности для психиатров. Про меня могли бы написать неплохую книгу. Перспективно.
Предчувствие опасности достаточно быстро смогло побороть ту небольшую толику лени, что присутствовала во мне, и я подскочил с кровати. Посильнее втянул воздух, и от отвратного запаха дыма и гари захотелось вздрогнуть. Поднявшись и надеясь, что первый этаж уже не горит часа два, пока я видел свой десятый сон, отправился на запах. Отвратный запах, будто огромными клубами застревал у меня в сознании, мешая понять, откуда именно он доносится. Мне кажется, что в такой ситуации нужно следить по потолку, но он начинает слишком быстро рассеиваться, что затрудняет поиски очага загаданного пожара. Приходится заглядывать в каждую комнату, но ничего. Кругом пусто, а запах становится все менее уловим. Неужели, это могло показаться? «Галлюцинации что ли? Даже сигнализации не слышно. Может, и правда просто показалось?» - на какой-то момент я даже расстраиваюсь, осознавая, что все это могло мне просто померещиться. На самом деле, какой-нибудь пожар или другое круто событие, которое погоняло бы адреналин по моему организму, сейчас пошло бы на пользу. И без того ощущаю себя сонной мухой, а тут еще и какие-то непонятные ведения. А может это вообще сон? Просто затянувшийся и очень реалистичный сон. Тогда, получается, что это даже сон во сне. Инсепшн, мать вашу. Нужно явно меньше работать. Перестать разгадывать истории трупов, а потом еще и в красках изображать это. Плевать, что оно приносит мне неплохой доход. Хотя... нет, не плевать. Но перерыв сделать нужно, иначе так и на полном серьезе можно двинуться.
На втором этаже остается последняя комната - спальня брата. Скорее всего, Ричард занят какими-то своими делами, у него в последнее время много учебы и я стараюсь помогать ему по мере сил. Иногда меня жутко раздражает, что для него университет гораздо дороже меня. У нас редко бывает время, когда мы можем провести его вместе и просто поговорить. Я скучаю по этому, не смотря на то, что мы уже в возрасте, когда, наверное, пора идти каждому своей дорогой. Не представляю, как бы мы смогли не видеться целый год и встречаться только на Рождество и День Благодарения. Ужасно, что спустя лет десять нас будет связывать толстый дед в красных шмотках и индейка. Индейка... ничего хуже быть не может. Зря я все детство хотел стать взрослым. Это отстой. «Может, он уже спит? Он не любит, когда я его бужу по мелочам», - ожидая увидеть закопанного в учебниках и тетрадях близнеца, я опускаю ручку и приоткрываю дверь. Свет горит, но в комнате никого. Это весьма странно, может, запах дыма все же не был простой галлюцинацией? Оставляю дверь открытой и возвращаюсь к исходной точке. Запах гари пропал, но все это становится немного странно для моего еще частично спящего сознания. Быстро спускаюсь вниз по лестнице, и вновь мои ноздри затыкаются остатками запаха чего-то паленого. Пытаюсь идти интуитивно, понимая, что, по сути, запах может идти из одного места - кухня. И, черт возьми, чего я не мог ожидать, так это моего брата, который выглядел сейчас как перепуганный птенец, который вывалился из гнезда. Даже несмотря на то, что он пытался выглядеть уверенно, я понимал, что сейчас он чертовски взволнован. Взволнован из-за двух сгоревших тостов. Два сгоревших тоста. Он их в камине жарил что ли?
— Ричард, какого хрена ты устроил здесь? Я уж думал, что дом горит, а тут... Я надеюсь, что наша мать видела, как ты это устроил, и она навяжет тебе какой-нибудь кошмарный сон или что-нибудь вроде того, - почему-то у меня всегда хорошо получалось изображать няньку и разбрасываться угрозами. Может, я прирожденный учитель и зря растрачиваю свой талант? Хотя, мне бы с одним идиотом справиться, который чуть не подтолкнул меня сначала к панике, а потом к определению себя сумасшедшим. Разумеется, что я не злюсь на брата, но попросить мать о кошмарной ночке все же стоит. Чтобы впредь не книжками зачитывался, а следил за тем, что готовит.

Я опираюсь плечом о косяк и со странным спокойствием наблюдаю за реакцией брата. В последнее время он очень раздражителен и все это выплескивается на меня. Поэтому я привык, здесь злиться не на что, ведь это такое правило, что самые близкие получают больше всего. Ничего здесь не попишешь.
— Я знаю, что наша мать мертва, но это не мешает ей находиться здесь, с нами. Поэтому, на твоем месте, я бы держал язык за зубами, — вообще, дело довольно сомнительное, что наша мать обернулась бы каким-нибудь полтергейстом и стала бы портить жизнь своим детям. Но ведь помимо нее здесь еще могут быть призраки, а я еще с самого первого дня помню, что лучше их не злить. Всякое может случиться.
Я знал, что не стоит говорить о нашей матери, а тем более о том, что она на самом деле не ушла в иной мир, а витает где-то по дому. Это было жутко неправильно и вряд ли ей самой нравилось, когда я вот так частенько упоминал ее всуе, дабы пристыдить брата. Он же был старшим, ну, я не считал его именно своим старшим братом, но по факту это он мог отбирать у меня игрушки и давать подзатыльники, отбирая мои карандаши. Поэтому иногда я чувствую, что тоже должен как-то о нем заботиться, следить за тем, чтобы он не делал глупостей. Тем более сейчас, когда он должен сосредоточиться на учебе, а не на развлечениях и разгильдяйстве, коим здесь, почему-то, многие занимаются. Я не исключение, но мне можно. У меня творческий кризис. Наверное. Нет, точно, он самый и есть. «Я снова перегнул палку. Теперь он будет думать, что я опять задираюсь из-за того, что у меня есть этот идиотский дар. Действительно, какое счастье... Он бы еще работников морга считал невероятно крутыми и особенными. Ну вот. Я опять все перетягиваю на себя. Нет, после десяти часов сна мне лучше держать рот на замке», — чтобы начать думать мне явно не помешает порция кофеина. Тем более, что я все равно уже встал и нужно бы заняться работой или подыскать себе какое-нибудь другое занятие. Лишь бы занять себя, ужасно не хочется возвращаться в кровать, хотя сейчас на большее я и не способен. Иногда я ненавижу свой режим, а иногда люблю. Интересно, считается ли это за двойные стандарты или это просто я настолько ветреный?
— Ну, я бы не был настолько уверен. Это может быть не до конца правдой. Например, она может сидеть в гостиной или пытаться прибраться у нас в комнатах. Знаешь, иногда она все еще думает, что жива и может сделать уборку или помочь тебе с чертежами. Она сказала, что даже ее руки, предназначенные для журналистики, смогли бы начертить что-нибудь... более ровное, — я часто разговаривал с мамой и сейчас не сказал ни единого слова лжи, но уже был готов к тому, что брат опять кинется на меня с какими-нибудь голословными обвинениями в шарлатанстве или чем-то таком. Он не мог видеть то, что вижу я, поэтому и не верил, а я ведь не могу за это его меньше любить. Я же не могу обвинять его в том, что, к счастью, он не может разговаривать с нашей умершей матерью. В этом ведь нет ничего хорошего. Она мертва и я никогда больше не смогу обнять ее или ощутить ее присутствие не в виде холодного ветра. Это пугает и наводит тоску, когда она шлет мне очередное свое послание и пытается подать какой-то знак о своем присутствии. Было бы гораздо лучше, если бы она смогла уйти. Уйти, перестать мучить себя, меня, перестать быть почвой для наших с Ричардом ссор. Без нее было бы лучше.
— Если хочешь, я могу сделать тебе те чертежи. Только при условии, что ты прекратишь ненавидеть меня за то, что я знаю о трупах, которые разгуливают по нашей улице, — я подхожу к нему сзади, чтобы, наконец, забрать у него из-под носа сгоревшие тосты и отправить их в мусорку. На всякий случай вместе с тарелкой. Посуды у нас все равно много, родителям вечно дарили кучу сервизов, которые мы коллекционировали. Может, продать их кому-нибудь на ebay было бы полезнее, чем хранить их как пылесборники? Нужно будет поразмыслить над этой идеей, но только на более свежую голову.
Я вспоминаю, что еще не так давно хотел поспособствовать пробуждению организма, а значит, что пришло время пяти ночных кружек кофе. Почему пяти? Ну, не знаю, как так выходит, но в себя я прихожу только после пятой кружки. Это очень странно, и хорошо, что я не пью их подряд, иначе в этом доме стало бы на одну эфемерную штуковину больше. Машинально включаю чайник и отсыпаю немного растворимого кофе в одну из кружек. Это все настолько доведено до автоматизма, что я бы и забыл, что здесь делаю, если бы звук щелчка от электрического чайника не вернул меня в реальность. Наконец-то, хотя бы в кухне вместо ужасного запаха гари, пахнет кофе.
— Пойдем, Фома неверующий, покажу тебе кое-что, — где-то на подсознательном уровне я понимаю, что эта спонтанная идея должна была остаться где-то глубоко в моих мыслях и остаться там до скончания веков, но почему-то мне все это казалось забавным. Точнее, нет, забавного в этом было мало, но нужно же было как-то разрядить атмосферу, которая как-то сама по себе делала этот вечер ужасно угнетающим. А я ведь только встал и как-то портить себе настроение вовсе не хотелось. Поэтому придется давать дорогу внезапным осенившим меня идеям. «После этого ты точно должен будешь поверить», — потрепав его по волосам, я потянулся за ложкой, чтобы по привычке начать греметь ею по внутренним стенкам чашки. Это, конечно, было не специально, но такой уж у меня был способ справляться со стрессом — постоянно мешать чай или кофе в кружке, а потом это уже стало просто привычкой. Не думаю, что я звучал достаточно убедительно и брат захочет следовать за мной, чтобы я показал ему свою «шарлатанскую магию», но, во всяком случае, он знает, что я иду на чердак. Я постоянно трусь там. И призраки там трутся. Может им там медом намазано?